Андрей Ким / Игорь Ермолаев

ЧЕРНЫЙ ПО БЕЛОМУ

Почему художники, видящие мир в цвете, регулярно «низводят» его до уровня черно-белого изображения? Зачем такое опрощение, когда разнообразие колорита, богатство фактур и планов окружающего сводятся ими к сочетанию двух цветов, разложенных, как правило, на два-три-четыре тона? Когда только тушь, монохромная темпера, уголь, карандаш и белила по бумаге замещают то великолепие, что наблюдаемо вокруг и радует глаз? Не ущербно ли такое рисование, и чем объяснить это упрямство в выборе средств, заведомо скудных, для передачи видимого?

Всё просто. Мир вокруг нас изобразительно избыточен, богат и прекрасен. Он сам – результат творения. И если художнику дано быть близким к творению (а мы еще и любопытны в своем желании разглядывать), если быть честным перед собой, то выясняется, что в основе видимого лежат простые соотношения ритмов, форм, поверхностей, организованные через свет и тектонику расположений. Эти простые соотношения чрезвычайно разнообразны, и это каждый раз делает видимое неповторимым, неожидаемым. И открывается неожидаемое, как открытие именно твоего видимого, а через тебя – и многим.

Простое лучше и отображать просто. А художники Андрей Ким и Игорь Ермолаев делают это еще и долго: оба подолгу работают над изображениями. Сколько смотрят, столько работают. Как выясняется, в рассматривании мира художники эти не ленивы. Им нравится просто смотреть. Долго смотреть и на то, что происходит на листе перед ними, и на то, что соотносимо с изображением вне этого листа. Вопрос соотносимости видимого и изображаемого – несомненно, главный для художников. Удается ли им закрепить в рисовании очевидные связи и построения наблюдаемого мира, вокруг чего закручивается пластическая идея, которая, как правило, и вызывает интерес к рисованию? Не важно, если изображение приобретает характер абстракции, как у Кима, или максимальной схожести с изображаемым, как у Ермолаева.

На первый план выступает сама работа с материалом. У Кима она крайне сложна – наслоение и смывание многочисленных слоев краски; часто лист буквально истерзан этими процедурами. У Ермолаева примитивна – монотонное чирканье карандашом по бумаге. Но результат, в некотором роде, одинаков: работы хочется разглядывать примерно столько, сколько они создавались. Художники ведут глаз зрителя по листу, удивляют его богатством фактуры, вибрирующей поверхностью, затейливостью ритмов, когда спокойное движение руки автора чередуется с паузами, оканчивающимися четким жестом, и акцент в виде пятна, точки или штриха завершает очередную пластическую фразу.

Для чего это? Ответ не отыскать. Можно догадываться, или за кого-то додумывать, что рисование – такой способ творчества. А если так, то и способ еще раз явить миру не ожидаемое им. Это мучительная попытка вспомнить свое основное предназначение – давно, в безумии, оставленное нами.