Трудно писать о художнике, которого не знал, а лишь изредка встречал на московских вернисажах. Впрочем, довольно хорошо и близко с ним был знаком мой, ныне уже покойный, брат. Отличаясь неземной энергией, он поражался неуемности художника, старшего его на 40 лет.
В пейзажах, натюрмортах и даже обнаженной натуре реальные мотивы были для Арона Буха лишь напоминанием о давно и постоянно переживаемом. Влюбленный в сам процесс творчества, являвшегося ему как божий дар, сверхестественное чудо, Бух, по-моему, сам часто удивлялся сделанному. Это вовсе не значит, что его самопроизвольные проявления не контролировались знанием и умением. Как ученик Бакшеева и Юона, он часто был увлечен натурой, видя в ней то, что незаметно и непонятно рядовому «московскому» живописцу. Вряд ли предполагая, как у него окончательно сложится результат живописания, он всегда знал, где нужно поставить точку и остановиться.
Часто яркость его работ, особенно натюрмортов, вызывало недоумение. Многие разводили руками - ну, чудит старик,- и не видели в этом чуде - чуда сопереживания природе, умения радоваться ее сверхчувственной жизни, желания удивляться собственному переживанию и конечному его результату - картине.
Фантазии Арона Буха на тему мотива безгранична. Кажется, он мог написать сотни вариантов на тему одного букета или увиденного и восхитившего его пейзажа. Его темпераменту тесно в границах холста. Плоды и цветы его натюрмортов выпирают, бросаются к вам, они всегда гиперболичны. В пейзажах его кисть готова выскочить за рамки, закрасить не только отведенную
поверхность, но пройти по мольберту, захватив реальное небо, дерево, кусты, закрасив часть окружающей природы.
Гордый и обидчивый, он был способен простить часто сквозившие к его работам насмешки сотоварищей по цеху. Когда комиссия МОСХа как-то отказалась принять в дар от художника целый ряд подготовленных по этому случаю работ, он в сердцах стал отдирать холсты и выбрасывать их на свалку, понимая, что его поступок не находит сочувствия у равнодушных сотоварищей и обрекая холсты на безвестность.
Отзывчивый и благородный на добро, он неоднократно был обижен пронырливыми «коллегами». Переживая это, он не держал на них обиды, ибо «не ведают, что творят». Он испытывал неотделимую симпатию к тем, кто как и он, творил в царстве «его величества живописи».
Его излюбленные сине-красно-желтые, подправленные черно-синим, были в его работах как будто подстегнуты ударами кисти. Иногда они выпирали под этими ударами до рельефа едва-едва способного удерживаться на плоскости, не оторваться от нее. Он писал широкими кистями, флейцем, пальцами, всей рукой, перенося на холст тактильные ощущения, пропейливая мир живописной массы, уподобляя себя творцу, создавшему мир. В большей мере это было также от живописного нетерпения, нежелания ждать. И это был мир его живописи, его темперамента, его дыхания, мир заманчивых грез и грядущих желаний. «Я рвусь неистово вперед, так как мечтаю и надеюсь встретиться с собой» - писал Арон Бух.
В 2006 году его не стало. Он ушел тихо, никого не обременяя, незаметно. Но мир живописи без него заметно потускнел. И дай ему бог обрести покой, а нам иногда смотреть на мир его глазами.

В.А. Дудаков

председатель клуба
коллекционеров изобразительного
искусства,
историк искусства.